Игорь Москвин - Петербургский сыск. 1874 год, февраль
– Конечно, мне место дороже. Вон в столице баб сколько и молодых, и красивых, да и все одинаково устроены, – Степан не сдержался и подмигнул Орлову.
– Значит, на том и закончилось.
– Так точно, неужто мне дарового товара не хватает на стороне.
Глава тридцатая. Солнце светит да не греет…
Извозчик подкатил к самим воротам так, что Жукову не пришлось далеко ходить, и тут же встретил дворника, который снял шапку и поклонился, памятуя, что хоть господин и молод, но служит в сыскном отделении.
– Здравия желаем, Вашбродь!
– Здравствуй, братец, здравствуй.
– Что—то вы к нам зачастили? – Улыбался в щербатый рот дворник, но взгляд был бегающий, словно ожидал неприятностей.
– Так, может, за тобою грешки водятся, что интересуешься?
– Никак нет, – без записки скороговоркой протараторил собеседник и побледнел, что даже кончик сизого носа стал белее снега, – нам невозможно, мы ж сами за порядком следим.
– Смотри у меня, – в шутку пригрозил Миша, – у нас все под присмотром.
– Знамо дело, – голос дворника потускнел.
Орлов направился прямиком в околоток на удачу: а вдруг Синицын там. Тогда не придется идти в участок, чтобы узнать адрес околоточного, с которым тоже следовало побеседовать. Не может же быть, чтобы он не знал местных слухов, касающихся трактира «Ямбургъ» и его обитателей.
Околоточная была небольшой: маленький коридор, где с трудом могли развернуться два человека, и комната с двумя окнами, выходившими в темный двор, у стены стоял стол, возле которого сиротливо приютились стулья, два для посетителей и третий для одного из околоточных, во втором углу печка с вязанкой дров.
За столом сидел Синицын, то ли дремал, то ли что—то читал. Орлов так и не понял. Только тогда, когда скрипнула входная дверь, околоточный поднял голову и обрадовано вскочил на ноги, приветствуя Василия Михайловича, как старого знакомого:
– День добрый, господин штабс—капитан! Рад приветствовать в наших хоромах, – и по его лицу промелькнула улыбка, как он считал удачной шутки.
Орлов удивился, в прошлый раз он не называл ни должности, ни чина, а они известны околоточному. Мог, конечно, спросить у помощника пристава, но все—таки интересно. Не каждый в столице знает агентов сыскного отделения в лицо, хотя удивительного ничего нет, может, сталкивались где.
– Добрый, если он добрый, – Василий Михайлович снял перчатки и головной убор, выискивая место, куда их приспособить.
– На стол кладите, – подсказал Синицын, – а что ж не добрый, морозы пошли на спад, может весна ранней будет.
– Хорошо бы, – штабс—капитан расстегнул пальто, осмотрелся и присел на стул, предназначенный для посетителей.
В комнате было жарко натоплено, видимо, кто—то из местных купцов или обывателей снабжал околоток дровами, памятуя о добрых делах либо оказанных услугах.
– Подозреваю, не по пустому делу вы соизволили посетить наши хоромы? – Василий Михайлович уловил, что «хоромы» излюбленное слово околоточного.
– Верно мыслите, – подтвердил догадку Синицына штабс—капитан, – расследование – оно, как стрелка хронометра, бывает по многу раз бежит по кругу, чтобы установить истину.
– Так точно, – околоточный нервно сжал пальцы рук, положенных на стол поверх каких—то бумаг, – я готов помочь по мере моих сил, чтобы кругов было меньше.
– За этим я и пришел.
Лицо Синицына выражало крайнюю степень заинтересованности или он только делал вид. Вот это Василий Михайлович уловить никак не мог, глаза околоточного говорили об обратном. Когда же сыскной агент скажет важное и уйдет восвояси.
– Что говорят об убийстве Ильешова в местных угодьях?
Синицын пожал плечами, скривив губы.
– Да что? Как обычно, слухами земля полнится. Стоит одному нелепицу сказать, так она обрастает новыми.
– И все—таки?
– Одни говорят, что Дорофей Дормидонтыч чуть ли не с мешком золота ехал, вот его и ограбили. Другие, что полюбовница его Мария решила трактир к рукам прибрать вместе с новым хахалем.
– Это интересно, – барабанил пальцами по столешнице штабс—капитан, – и кого отрядили в хахали?
– Степку Иволгина, – удивленно произнес околоточный, – он же молодой, статный и к тому же под боком.
– И что есть подозрения?
– Не могу сказать, на людях они осторожничают, а вот что творится за закрытыми дверями, – Синицын повесил на лицо улыбку и позволил себе подмигнуть сыскному агенту, но потом посерьезнел и лицо превратилось в непроницаемую маску.
– Слухи, конечно, иногда бывают правдивыми, но что—то сомневаюсь, чтобы под боком у хозяина трактира творилось такое непотребство.
– Господи, чего на свете не бывает. Вот недавно у титулярного советника…
– Об этом потом, сейчас меня больше интересует нынешнее дело.
– Так точно, господин штабс—капитан.
– Скажи, ты же вел беседы с Ильешовым?
– Бывало.
– Что он был за человек?
– Справный хозяин.
– Это ты мне в прошлый раз говорил, а как человек.
Синицын пожал плечами, недоумевая, что хочет от него еще господин офицер. Вроде бы он рассказал все, что слышал.
– В прошлый раз, кажется, ты говорил, что хозяин трактира собирался заведение продавать?
– Так точно, говаривал, Никифор Михалыч, скоро придется тебе под крыло новое семейство брать, продаю им, свое заведение, а сам хочу дело новое начать.
– Не сказал, случаем, кому?
– Дак, какому—то земляку и про сыновей сказал его. Что, мол, два помощника с невесткой, а когда надо и ребятишки помогут.
– Странно.
– Извиняюсь, что?
– Ты один мне про продажу говоришь, а более никто не знал об этом.
– Не удивительно, Дорофей Дормидонтыч в секрете держал.
– А ты, значит, на вроде присяжного поверенного?
Синицын, как показалось штабс—капитану, от обиды нервически засопел, выдувая в ноздри воздух, как рассерженный бык.
– Не поверенный, но доверием Дорофея Дормидонтыча обделен не был.
– За сколько хотел продать трактир Ильешов?
– За семь тыщ. – без запинки ответил околоточный и отчего—то посмотрел на руки.
– Деньги немалые, серебром или ассигнациями.
– Ассигнациями.
– Значит, ты видел его в день убийства?
– Получается, так.
– Он не говорил, зачем едет к покупателю?
– Не говорил.
– А мне говоришь, что доверием обделен не был. – Синицын при этих словах аж позеленел, только что зубами не заскрипел. – Три года тому Мария заболела, что даже духовника призывали. Что—нибудь знаешь об этом?
– Никак нет, – лицо Синицына начало приобретать нормальный цвет и он снова пожал плечами, – не знаю.
– А еще говоришь про доверие.
– Господин штабс—капитан. – спокойствие вернулось голосу околоточного, – не всякое стоит говорить. Не всякое. Вот вы нынче тоже не договариваете, – и тут же прикусил язык от болтливости.
– Значит, кроме слухов о Марии и Степане ничего нет?
– Я ж к разговорам не прислушиваюсь, – начал было Синицын, но Василий Михайлович его грубо перебил:
– Ты обязан знать все, даже то, что злоумышленник только подумал. Тебе поручен околоток, а не кому—то другому. Или ты придерживаешься других мыслей?
– Никак нет, – вскочил со стула Никифор Михалыч.
– Ты садись, в ногах правды нет.
Синицын робко присел на отброшенный в сторону стул, лицо не выражало ничего, а вот глаза горели огнем, словно он имел намерение испепелить собеседника.
– Я не просто так тебе допрос учиняю, а хочу понять, что в околотке происходит, в особенности в трактире, хозяин кторого, смею тебе напомнить, лежит с семью убиенными во льду и требует отмщения, то бишь найти его убийцу. Чтобы тот в свою очередь понес заслуженное наказание. Или ты придерживаешься иных взглядов?
– Никак нет.
– Что ты заладил «никак нет» да «никак нет», неужели самому не хочется посмотреть в глаза человеку. Нет, я бы сказал, зверю. Лишившему жизни не только твоего знакомого, но и семерых ни в чем неповинных душ7
– Оно так, – смущенно ответил Синицын, – я бы за Дорофея Дормидонтыча не на каторгу, а сам, собственными руками, – он протянул руки к Орлову, – да что говорить.
– Теперь я тебя понимаю. Душа болит, – признался Василий Михайлович, – ну человек пожил, ладно, но когда ребятишек видишь, которые ничего не повидали, а лежат рядком с разбитыми головами…. Эх, – штабс—капитан резко поднялся, взял перчатки, головной убор и, не попрощавшись, вышел из комнаты околоточных.
Жуков попытался изобразить на лице грозный вид, но, если бы дворник был повнимательнее, то в глазах рассмотрел озорные огоньки, так и выскакивающие из плена глаз.
– Ваше благородие, да мы, – скрестил руки на груди хозяин метелок и лопат, – да мы, неужто мы. … – и запнулся.
– Знаю я вас, – только и пробормотал Миша, сдерживая себя, чтобы не рассмеяться, но дворник не имел намерения всматриваться в лицо сыскного агента, а нешуточный испуг охватил его: а вдруг дознались в отделении о непотребном поведении. Даже волосы зашевелились, не то, что сердце в пятки ушло.
